autopatrolled, patroller
7051
правка
Изменения
Материалы:Николай Кленов. СУДЬБА ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА (править)
Версия от 21:00, 29 февраля 2024
, 1 год назад→ 2.1. Загадка новгородских путей и границ.: +
(Эпиграф к первой части романа Ю. Л. Латыниной «Охота на изюбря»)
(Эпиграф к первой части романа Ю. Л. Латыниной «Охота на изюбря»)
=== '''''2.1. Загадка новгородских путей и границ.''''' ===
=== '''''Загадка новгородских путей и границ''''' ===
[[Файл:Буквица Фроловской Псалтири.jpg|слева|Буквица Фроловской Псалтири (Новгород, XIV) в виде скачущего на сказочном звере всадника с сумкой-калитой на поясе]]
[[Файл:Буквица Фроловской Псалтири.jpg|слева|Буквица Фроловской Псалтири (Новгород, XIV) в виде скачущего на сказочном звере всадника с сумкой-калитой на поясе]]
Совсем немного времени прошло после новгородской «революции» 1136 года, как город вошел в полосу новых «суздальских войн». И на этот раз источники указывают на новый и крайне важный для понимания всей фабулы нашей истории источник новгородско-суздальской напряженности. Началось все с того, что Мстиславичи, представители которых – Святополк, Ростислав и Изяслав – закрепились в середине 1140-ых в Новгороде, Смоленске и Киеве соответственно, вступили в очередную войну с Юрием суздальским. Новгород оказался вовлечен в это масштабную междоусобицу, хоть и нельзя уверенно утверждать, что против воли: желание отомстить за поражение на Ждановой горе могло быть вполне близко горячим новгородцам, да и восстановление влияния на Северо-Востоке Руси было важным стратегическим приоритетом для Города. В результате «''Въ лЂто 6655'' [1147]. ''На осень ходи Святопълкъ съ всЂю областию Новъгородьскою на Гюргя, хотя на Суждаль, и воротишася на Новемь търгу, распутья дЂля''» [1].
Совсем немного времени прошло после новгородской «революции» 1136 года, как город вошел в полосу новых «суздальских войн». И на этот раз источники указывают на новый и крайне важный для понимания всей фабулы нашей истории источник новгородско-суздальской напряженности. Началось все с того, что Мстиславичи, представители которых – Святополк, Ростислав и Изяслав – закрепились в середине 1140-ых в Новгороде, Смоленске и Киеве соответственно, вступили в очередную войну с Юрием суздальским. Новгород оказался вовлечен в это масштабную междоусобицу, хоть и нельзя уверенно утверждать, что против воли: желание отомстить за поражение на Ждановой горе могло быть вполне близко горячим новгородцам, да и восстановление влияния на Северо-Востоке Руси было важным стратегическим приоритетом для Города. В результате «''Въ лЂто 6655'' [1147]. ''На осень ходи Святопълкъ съ всЂю областию Новъгородьскою на Гюргя, хотя на Суждаль, и воротишася на Новемь търгу, распутья дЂля''» [1].
[[Файл:Шлем Ярослава Всеволодовича.jpg|справа|Шлем Ярослава Всеволодовича, брошенный им после Липицкой битвы. Из экспозиции Оружейной палаты Московского Кремля]]
[[Файл:Шлем Ярослава Всеволодовича.jpg|справа|Шлем Ярослава Всеволодовича, брошенный им после Липицкой битвы. Из экспозиции Оружейной палаты Московского Кремля]]
«Боголюбский» торжествовал недолго, но его смерть и последовавшая за ней распря между братьями Андрея и его племянниками наглядно продемонстрировала рождение еще одной крайне важной для истории России и крайне опасной для истории Новгорода тенденции: во Владимирской земле начало оформляться «оседание» князей на землю. Именно после убийства Андрея местная Лаврентьевская летопись определенно говорит о «новгородских» по своему стилю выборах князя во Владимирской земле — «''Ростовци и Сужьдалци и Переӕславци и вся дружина от мала до велика. съѣхашася к Володимерю и рѣша се.... по кого хочемъ послати''» [7], причем ход событий показывает, что разные города не только выбирают «своего» князя (Ростов стоит за «суздальских Ростиславичей», племянников Андрея «Боголюбского», Владимир – за братьев Андрея Михалку и Всеволода), но и яростно сражаются за свой выбор с оружием в руках [8] (что, увы, далеко не всегда готовы были делать новгородцы). Новгородцы попытались ловить тогда рыбку в мутных водах ростово-владимирских столкновений, но без особого успеха («суздальские Ростиславичи», на которых они поставили, были разбиты и даже в конце концов ослеплены то ли Всеволодом Юрьевичем «Большое Гнездо», то ли разъяренными жителями Владимира). Но бедой для Новгорода стало не это поражение, а принципиальная разница между борьбой за «волю новгородскую» с Юрьевичами – и борьбой за те же новгородские интересы с теми же Юрьевичами и Владимирской землей. И ярче всего эту разницу отражает не пертурбации на новгородском столе (где Юрьевичи все чаще и чаще теснят Мстиславичей-Ростиславичей), а появление новых опорных пунктов Владимира и его князя на важнейших новгородских путях. '''Именно в правление Всеволода Юрьевича появился Великий Устюг у слияния Юга и Сухона, перекрывший новгородцам путь в Северную Двину''' (недаром в XIV–XV вв. новгородцы не менее шести раз пытались уничтожить или захватить эту «родину Деда Мороза» и владимирско-московского контроля над Севером). '''Именно в правление Всеволода Юрьевича после взятия и разрушения Торжка на еще более важном для новгородцев «южном хлебном пути» по Тверце появилась новая владимирская крепость Тверь, отрезавшая от «Северной столицы» еще и важный для неё Волок на Ламе. Эти опорные пункты серьезно изменили конфигурацию отношения в паре Новгород-Владимир: со времен Всеволода Юрьевича владимирский князь имел возможность не прилагая особых усилий и перекрыть подвоз хлеба в Новгород, и перенять новгородские «дани», собираемые по Двине, Печере, Югре и ставшие кровью новгородской экономики.''' Даже битва под Липицей 1216 года, которую можно, не слишком погрешив против истины, расценить как крупную победу Новгорода на владимирской экспансией (хотя на самом деле тогда по разные стороны копья оказались люди и Владимирской, и Новгородской земель), не изменила кардинально положения дел. И с 30-х годов XIII века «трудами» Ярослава Всеволодовича, одного из младших сыновей Всеволода «Большое Гнездо», Новгород признал верховный суверенитет великого князя Владимирского. В 1250-ых Александр Ярославич «Невский» окончательно привязал «Северную столицу» к Владимиру и великому князю владимирскому (а «заодно» -- к государству Джучидов). Наконец, в совершенно неподцензурной приписке 1296 года на новгородской же рукописи из комплекта Софийских служебных миней [9] «Северная столица» называется «отчиной» Даниила Александровича Московского. Этот князь, конечно же, не имел никаких отчинных прав на Новгород Великий, но тем ярче эта приписка характеризует отношение новгородцев к власти Александра Ярославича. История Новгородской республики выходила на финишную прямую.
«Боголюбский» торжествовал недолго, но его смерть и последовавшая за ней распря между братьями Андрея и его племянниками наглядно продемонстрировала рождение еще одной крайне важной для истории России и крайне опасной для истории Новгорода тенденции: во Владимирской земле начало оформляться «оседание» князей на землю. Именно после убийства Андрея местная Лаврентьевская летопись определенно говорит о «новгородских» по своему стилю выборах князя во Владимирской земле — «''Ростовци и Сужьдалци и Переӕславци и вся дружина от мала до велика. съѣхашася к Володимерю и рѣша се.... по кого хочемъ послати''» [7], причем ход событий показывает, что разные города не только выбирают «своего» князя (Ростов стоит за «суздальских Ростиславичей», племянников Андрея «Боголюбского», Владимир – за братьев Андрея Михалку и Всеволода), но и яростно сражаются за свой выбор с оружием в руках [8] (что, увы, далеко не всегда готовы были делать новгородцы). Новгородцы попытались ловить тогда рыбку в мутных водах ростово-владимирских столкновений, но без особого успеха («суздальские Ростиславичи», на которых они поставили, были разбиты и даже в конце концов ослеплены то ли Всеволодом Юрьевичем «Большое Гнездо», то ли разъяренными жителями Владимира). Но бедой для Новгорода стало не это поражение, а принципиальная разница между борьбой за «волю новгородскую» с Юрьевичами – и борьбой за те же новгородские интересы с теми же Юрьевичами и Владимирской землей. И ярче всего эту разницу отражает не пертурбации на новгородском столе (где Юрьевичи все чаще и чаще теснят Мстиславичей-Ростиславичей), а появление новых опорных пунктов Владимира и его князя на важнейших новгородских путях. '''Именно в правление Всеволода Юрьевича появился Великий Устюг у слияния Юга и Сухона, перекрывший новгородцам путь в Северную Двину''' (недаром в XIV–XV вв. новгородцы не менее шести раз пытались уничтожить или захватить эту «родину Деда Мороза» и владимирско-московского контроля над Севером). '''Именно в правление Всеволода Юрьевича после взятия и разрушения Торжка на еще более важном для новгородцев «южном хлебном пути» по Тверце появилась новая владимирская крепость Тверь, отрезавшая от «Северной столицы» еще и важный для неё Волок на Ламе. Эти опорные пункты серьезно изменили конфигурацию отношения в паре Новгород-Владимир: со времен Всеволода Юрьевича владимирский князь имел возможность не прилагая особых усилий и перекрыть подвоз хлеба в Новгород, и перенять новгородские «дани», собираемые по Двине, Печере, Югре и ставшие кровью новгородской экономики.''' Даже битва под Липицей 1216 года, которую можно, не слишком погрешив против истины, расценить как крупную победу Новгорода на владимирской экспансией (хотя на самом деле тогда по разные стороны копья оказались люди и Владимирской, и Новгородской земель), не изменила кардинально положения дел. И с 30-х годов XIII века «трудами» Ярослава Всеволодовича, одного из младших сыновей Всеволода «Большое Гнездо», Новгород признал верховный суверенитет великого князя Владимирского. В 1250-ых Александр Ярославич «Невский» окончательно привязал «Северную столицу» к Владимиру и великому князю владимирскому (а «заодно» -- к государству Джучидов). Наконец, в совершенно неподцензурной приписке 1296 года на новгородской же рукописи из комплекта Софийских служебных миней [9] «Северная столица» называется «отчиной» Даниила Александровича Московского. Этот князь, конечно же, не имел никаких отчинных прав на Новгород Великий, но тем ярче эта приписка характеризует отношение новгородцев к власти Александра Ярославича. История Новгородской республики выходила на финишную прямую.
=== '''''Загадка новгородских экспортно-импортных операций''''' ===
Но чем же были так важны для Новгорода пути-дороги, о контроле над которыми и шла речь в предыдущем разделе? Загадки тут особой на самом деле нет. По «южным путям» через Тверь и Торжок в Новгород шел хлеб. К XIII веку, ко временам Всеволода «Большое Гнездо» большинство пригодных для земледелия площадей в Новгородской земле (в Деревской, Шелонской и на юге Водской пятин) уже были распаханы. При этом даже в условиях все еще продолжающегося «малого климатического оптимума» периодические неурожаи приводили к нехватке продовольствия [10]. В этих условиях – как более чем наглядно показал опыт 1170 года – сила, контролирующая подвоз хлеба, могла добиться от Новгорода очень и очень многого.
По «восточному пути» (Волхов – Ладога – Свирь – Онега – далее везде) шли товары из новгородских «колоний». И чтобы увидеть и пощупать эти потоки, чтобы оценить их значение нам как раз и понадобиться разобраться с внешней торговлей Новгорода Великого.
В серьезной работе А. Л. Хорошкевич «Торговля Великого Новгорода в XIV–XV веках» в балтийском экспорте Города особо выделены 2 группы товаров: пушнина и воск. '''Пушнина''' являлась, видимо, самой крупной и самой «демократичной» статьей новгородской торговли: до 90% оборота мехов составляла белка, которой теоретически могли торговать не только купцы и бояре Новгорода, но и простые горожане и крестьяне [11]. Средний крестьянский двор даже в центральных, наиболее заселенных, районах Новгородской земли мог добыть за год от 30 до 100 белок, что при продажной цене 1000 шкурок в 25–30 марок давало ему 2 — 3 марки дохода в год. При этом на практике, по мнению А. Л. Хорошкевич, заметным участие «меньших» людей в торговле мехами стало лишь в конце XV веке, после гибели самой Новгородской республики – до этого в экспорте решительно преобладала торговля крупными и средним партиями, сотнями и тысячами шкурок [12]. А анализ огромного массива новгородских берестяных грамот (на сегодняшний день найдено порядка тысячи штук) даёт нам лишь единичные примеры самостоятельного участия новгородских и окрестных «меньших людей» в меховой торговле. Зато в этих грамотах мы встречаем регулярные указание на сбор оброка пушниной (см., например, грамоту № 1) и обыденное сообщение о партии в 40 бобровых шкурок стоимостью примерно в 2 кг серебра [13].
Можно заключить, что '''ключевую роль в пушном экспорте Новгорода играло местное боярство, контролирующее и продажу мехов за рубеж крупными партиями, и сбор мехов''' (особенно дорогих) '''со своих далеких восточных «колоний»''', периодически требовавший использования вот таких вот методов:
«''Въ то же лЂто идоша из Новагорода въ Югру ратью съ воеводою Ядреемь; и придоша въ Югру и възяша городъ, и придоша къ другому граду, и затворишася въ градЂ, и стояша подъ городомь 5 недЂль; и высылаху къ нимъ Югра, льстьбою рекуще тако, яко «копимъ сребро и соболи и ина узорочья, а не губите своихъ смьрдъ и своеи дани»…''» [14].
Оценить масштабы средств, которые давала новгородской олигархии эта торговля можно по сравнительно поздним данным таможенных книг Тевтонского ордена, городов знаменитого Ганзейского союза на Балтике (Ревеля, Любека), по опубликованным материалам торговых книг. Только Тевтонский орден и только за два торговых года (1399–1400 и 1402-1403) вывез из Новгорода более 300 тысяч штук шкурок белки [15], а годовой экспорт мог доходить до полумиллиона беличьих шкурок, десятка тысяч шкурок ласки, нескольких тысяч горностаев [16]. Для сравнения: 50 тысяч белок и 8 сороков соболей получил Новгород с упомянутого Великого Устюга в 1425 году [17].
Воск в новгородском экспорте следовал за мехами. Ганзейцы закупали это сырье в Новгороде сотнями килограммов и даже десятками тонн. По данным таможенных книг Ревеля, в 1368 году только в этот город из Новгорода было завезено до 18 тонн воска. Операции русских и немецких купцов в размере 3–6 тонн были отнюдь не редкими. К концу XV века общий объем вывоза воска из Новгорода составил до 100–150 тонн ежегодно. Однако в самом Новгороде производство воска было незначительно развито лишь в Деревской пятине. «Северная столица» являлась, видимо, лишь транзитным пунктом в русской торговле воском с Западной Европой, где этот материал шел на церковные свечи. Во всяком случае, новгородский договор Ганзой 1342 г., равно как и «Рукописание князя Всеволода Мстиславича», называет продавцами воска «низовских» (т. е. «суздальских»), смоленских и полоцких гостей. При этом внешнюю торговлю воском контролировала очень рано сформировавшаяся корпорация купцов-«вощников», и источники отмечают гораздо большую, по сравнению с «меховщиками», зарубежную активность именно этой корпорации русских купцов [18].
Важной особенностью новгородского экспорта, просто бросающейся в глаза, является отсутствие хоть сколь-нибудь значимых следов готовых изделий и товаров «с высокой стоимостью передела». Нет в экспорте даже меха готовых изделий из пушнины. Более того, есть основания считать, что такая структура экспорта искусственно создавалась и поддерживалась. '''В частности в 1476 году ганзейские купцы в письме в Новгород требовали, чтобы вся пушнина продавалась им в том же виде, в каком поступила в город''' [19], '''а постановление 1346 г. вообще запрещает покупку у русских обработанных мехов''' [20]. А ведь в это же время, казалась бы, куда менее «ремесленная» Москва вывозила на Восток немалое количество готовых шуб и других продуктов обработки мехов [21]. Схожая ситуация фиксируется и в других сферах новгородской экономики и внешней торговли: в XIII–XIV вв. воск продавался в Новгороде в основном в виде наименее очищенного полуфабриката – вощины, и подворье немецких купцов располагало собственной печью для её дальнейшей переработки [22]. В XIV–XV вв. новгородцы пытались увеличить качество собственной переработки воска и по этому долго и нудно боролись с ганзейцами за право на собственную «вощаную» печать, удостоверяющую качество товара. На фоне этой невеселой картины не вызывает уже удивления и возмущения масштабный '''импорт''' тканей в Новгород, равно как и то, что «''отсутствие упоминаний вплоть до конца XVI века о ремесленников-текстильщиках … вызывает сомнение в существовании городского ткачества''» [23].
'''Это плачевное состояние новгородской «предпромышленности», фиксируемое самой структурой внешней торговли Города, явно связано с ситуацией в новгородской политике, описанной в первой части разбора. Сложившаяся в Новгороде ситуация взаимного истощения «внешней» княжеской и «внутренней» боярской власти заложила фундамент под проблемы новгородской торговли и новгородского ремесла в XIII–XV вв.'''
Остановимся подробней над '''«боярской» частью''' этой устойчиво неустойчивой политической системы, тем более, о ней мы еще и не говорили. Распространено представление об изначальной «недружинной» природе новгородской знати, отталкивающееся от специфики общественного строя Новгородской земли с XII в., с декларируемым ограничением княжеской власти и заметной ролью в системе управления местного боярства. По мнению В. Л. Янина, новгородские бояре происходили от «родоплеменной старейшины» [24]. Есть предположения о формировании новгородской знати из «лидеров городской общины» [25].
Между тем в источниках имеются данные для предположения о формировании новгородского боярства из среды дружинников, в разное время пребывавших в Новгороде. Так, вторым номером после легендарного Гостомысла в знаменитых Списках новгородских посадников идет Константин Добрынич, упомянутый в летописях в качестве новгородского посадника в 10-х гг. XI века. Этот исторический деятель — сын Добрыни, уроженца Любеча и дядя Владимира Святославича по матери [26] — явно не потомок словенской родоплеменной знати и не «лидер местной общины», а представитель династии служилых людей. Вышата, сын Остромира, следующего по списку новгородского посадника, возглавлял поход на Царьград и служил в Тьмутаракани князю-изгою Ростиславу Владимировичу [27]. Сын Вышаты и внук Остромира Ян Вышатич с бурным приключениями собирал для киевского князя дани в Заволочье и дослужился до киевского тысячника. Очень вероятно предположение о происхождении части бояр Людина конца Новгорода от варяга Регнвальда, приехавшего на Русь с женой Ярослава Владимировича, дочерью шведского короля Ингигерд [28]. Под 1118 г. упоминается новгородский боярин сотский Ставр [29]. Он отождествляется со Ставкой Гордятичем, дружинником Владимира Мономаха в годы его юности [30]. Отмечается летописью и появление в Новгороде «пришлых» вельмож из южных земель, вроде посадника Данилы, и в более поздние времена. Так что вероятнее всего, новгородская верхушка сложилась из потомков словенской дружинной знати и представителей тех дружинных контингентов, что пребывали в Новгороде в Х — начале XI в. с князьями-наместниками киевских князей — Святославом, Владимиром, Вышеславом, Ярославом.
И каким бы не было происхождение «больших людей» Новгорода, непрочное и временное положение в Новгороде князей, рассматривавших пребывание там как ступеньку к киевскому столу, привело к ранней «консолидации» новгородской знати в корпорацию, со временем все более приобретавшую известную независимость от княжеской власти. Но само коловращение князей в то же время и предопределило специфическую раздробленность выделившейся новгородской олигархической корпорации. Межбоярская борьба за власть причудливо накладывалась на междукняжескую борьбу за Новгород, порождая такие явления как:
* «Черниговский выбор». Яркие представителе – посадник Якун Мирославич, бежавший в 1141 году из Новгорода вместе со Святославом Ольговичем;
* «Блок “Наш Дом – Мстиславичи”» Костянтин Микульчич, бежавший в 1137 году к Всеволоду Мстиславичу на юг и фактически участвовавший в таком опасном для Новгорода приглашении этого князя во Псков;
* «Партия “Единый Суздаль”». Олигархи с замечательными именами Судила, Нежата и Страшок, бегавшие к суздальскому князю и обратно [31].
Причем верность тех же упомянутых представителей «суздальской» партии князю-союзнику, мягко скажем, далеко не всегда выдерживала проверку временем. Увы, то же самое можно сказать и об их верности родному Новгороду: «внутрибоярская борьба в Новгороде постоянно включала в себя элемент предательства интересов республики» [32]. Примеров такого предательства (вроде попытки сторонников боярина Водовика в 1232 году захватить Псков, а после неудачи авантюры – заключить антиновгородский союз с «немцами» [33]) более чем достаточно.
И эта же самая внутрибоярская борьба способствовала фрагментации еще до конца не консолидированной местной элиты. Очень ясно эту фрагментацию демонстрируют археологические данные: '''каждый конец Новгорода был совокупностью боярских кланов, причем многочисленные ремесленные мастерские Новгорода находились на боярских усадьбах. Набор мастерских разного профиля составляли основу устойчивости усадьбы''': «''на протяжении столетий линии частоколов таких усадеб, переходивших от поколения к поколению, оставались на одном и том же месте''» [34]. Новгород, как показал В. Л. Янин, был городом не ремесленников и торговцев, а богатых бояр-землевладельцев, имевших обширные владения во всей земле, но живших в Новгороде, где они держали своих ремесленников и торговых людей для обработки и реализации тех природных богатств, которые поступали к ним из их владений. Естественно, что при такой «клановой» организации производства не могло быть и речи о возникновении в Новгороде ремесленных цехов по образу и подобию торговых «полисов» Западной Европы – что вполне объясняет масштабный импорт в Город тканей с Запада. Более того, в XII–XIII веках город представлял собой систему пространственно, политически и – как следствие – хозяйственно разделенных центров: «''между древними Чудиным и Неревским концами лежала территория в основном пустопорожнего Загородья''» [35]. Лишь по краю Загородья проходила Прусская улица, «подчинившая» себе в начале XIII века Людин конец и люто враждовавшая в то же время с концом Неревским.
Конкретным политическим итогом
# влияния противоборствующих кланов Рюриковичей на новгородскую политику и
# вражды концов
стал десяток переворотов в городе за какие-то 35 лет между 1136–1171 гг. За это время всего двое посадников (Кстянтин Микульчич и Якун «Второй») умерли на своём посту [36]. Редкие успехи в деле политической консолидации Новгорода на почве борьбы за «вольности новгородские» (заметные, например, при посаднике Мирошке Несдиниче в конце XII века) вели к формированию зачатков автократии (которые обнаруживаются, например, при посаднике Дмитре, сыне упомянутого выше Мирошки). А эта неумелая автократия разрушает все зачатки породившей её консолидации новгородских сил. Так, итогом объединительного процесса при посадниках Мирошке и Дмитре Мирошкиниче стал взрыв 1207 года, когда успешные дипломатические демарши Всеволода Юрьевича «Большое Гнездо» спровоцировали новгородское восстание, направленное против Дмитра [37].
Для сравнения просто напомню, что между 1130 и 1172 гг. в Венеции, заметно менее зависимой от влияния внешних «имперских» сил, сменилось лишь три дожа, причем из них только несчастный Витале Микеле II был свергнут, да и то – по более чем уважительной причине [38]. Как видим, ужасающую неустойчивость власти новгородских посадников в XII веке нельзя списать на «дурные республиканские нравы», и нам придется искать для неё внятное собственно «новгородское» объяснение. И представляется вполне естественным связать несомненное и разнонаправленное влияние на новгородскую политику княжеских фракций с очевидной внутренней фрагментацией новгородской элиты. А проделанное выше исследование экспорта/импорта Города отлично описывает экономические результаты политической и хозяйственной «клАнизации» олигархической республики.