Материалы:Григорий Пернавский. «Ленингрэд»

Мне в руки попал лицензионный диск с данным опусом. Почему именно «Ленингрэд» я называю сие творение? Тут нужно рассказать, что в начале 90-х у нас в стране постоянно проводились какие-то музыкальные конкурсы, в которых участвовали всякие звезды, не шибко у себя на родине известные. Где их брали наши продюсеры, до сих пор не знаю, но мое воображение поразила негра, певшая песню о том, как в 1932 году некто пытался бежать от сталинского правительства и оставалась только одна надежда: “Night Train To Leningrad”. Слово «Leningrad» пелось с соответствующим акцентом. Скажу сразу -  косяков столько, что в один присест серию обозреть физически трудно

Но приступим.

Первая серия

Есть подозрение, что беженцы, бредущие под дождем по четвертому километру Петергофского шоссе, могут сильно удивиться. Навстречу им по грязи едут машины с вооруженными гражданскими лицами. Стоящие на подножках милиционеры орут благим матом:

— Дайте дорогу военному транспорту!!! Пропустите ополченцев на фронт!!!

При этом, ни одного военного нет. Зато нам демонстрируют фольксштурм, оставшийся от съемок «Бункера», вооруженный даже охотничьими ружьями.

Орущим милиционерам и невдомек, что ополченческие формирования давно уже преобразованы в стрелковые дивизии и те, кого не отправили домой после боев в июле на лужском рубеже, являются полноценными красноармейцами, обмундированными и вооруженными как положено. Колонна останавливается. Милиционерка кричит, что до фронта отсюда меньше километра, так дойдем. Ополченцы, подгоняемые ментами, бегут через редкий и тихий соснячок и натыкаются на мелкие окопы, в которых рвутся снаряды. Пушка «ЗИС-3», как следует замаскирована, а красноармейцы в свежепокрашенных касках куда-то стреляют и помирают страшной смертью.

Посреди всего этого безобразия сидит Ливанов и жрет из котелка.

— Вы лейтенант такой-то? говорит милиционерка.— Я приказ принесла у вас связь не работает.

— А что,— интересуется Лифанов,— мужиков не осталось, что девчонок присылают? -спрашивает Ливанов. Я бы на его месте спросил:  «Товарищ сержант рабоче-крестьянской милиции, а какого... вы делаете в моем окопе?» Да не так просто спросил бы, а с пистолетом, направленным в ее сторону. Все потому, что присутствие сотрудника РКМ в расположении, а не в отделении милиции, да еще когда связь нарушена, не может не навести на некоторые мысли. Но юного, неопытного лейтенанта не наводит.

— Милиционерка продолжает жечь: — «Посыльного из штаба убило»

Тут бы задуматься Ливанову, что за посыльный, из какого штаба... Но он не таков. Берет у сержантши бумажку и не читая запихивает ее в карман.

-Не хотите ознакомиться?

-Да, одно и то же, держаться до последнего!

-За отступление — трибунал и расстрел (такое впечатление, что Ливанова интересует что-то кроме харча)

-ЛУчше бы подкрепление прислали,— говорит лейтенант. В это время в окоп входят фольксштурмовцы.

Милиционерка: — принимай роту!

Ливанов: -" запихни их себе, мне солдаты нужны, а не профессора со студентами"

«Ты чо, не понял?» -  говорит милиционерка и наставляет на лейтенанта «наган» с пустым барабаном.

Тот все понимает и уходит воевать.

Милиционерка по луже на корточках подползает к перепуганным фольксштурмистам и начинает орать им:

— Товарищи ополченцы! У кого нет оружия. посмотрите у мертвых. Кому не достанется, добудете в бою!!!

Ливанов, в это время, удосуживается выглянуть из окопа. Он видит немецкую хьюмэн вэйв.

Ливанов, вместо того, чтобы организовать расстрел этой красоты, поднимает всех в атаку, менты выпихивают несчастный фольксштурм из окопов. Цветкова визжит «за Родину, за Сталина», пытается наступать, но товарищи удерживают ее. В рукопашной красноармейцы вовсе не пользуются штыками, ибо оных на их винтовках просто нет. Точнее, штыком орудует только один боец. Ливанов, сверкающий своей каской, дерется пистолетом. Он радуется. немцы бегут, но тут на горизонте появляются танки.

Ливанов задумывается...

Он делает с «сердюковкой» то, что обычно делают с немецкой «колотушкой, то есть, за что-то дергает, хотя нужно повернуть рукоятку и бежт к танку. Получает очередь в грудь, но «из последних сил» бросает и добивается результата.

А в Германии, где уже наступила снежная зима, Гитлер выговаривает фон Леебу за то, что тот не взял Ленинград ни в июле, ни в августе. «Я», -  говорит Гитлер, вырывая указку у фельдмаршала, «перебрасываю ваши танковые дивизии на Москву». «- Но это же мои дивизии», лепечет фон Лееб. Фельдмаршал выглядит затейливо. Вместо генеральских петлиц-»петухов" у него артиллерийские офицерские «катушки». Нужно заметить, что фон Лееб был шефом полка и «катушки» носил. Но только при параде, в отличие от фон Рундштедта.

Кстати, меня всегда умиляет в современных фильмах привычка развешивать карты на стены.

Тут в зал входет какой-то лысый перец в штатском. Гитлер говорит: — «Сегодня утром я назначил Винкельмайера заместителем интенданта армии. До этого он был директором мюнхенского пищевого института». Винкельмайер рассказывает, что если человека не кормить, то он умрет от голода.— «По последним данным, продолжает он, дневной рацион ленинградца — не более 300 граммов хлеба в день». Мы с вами сразу делаем вывод: действие происходит в период времени с 13 по 20 ноября. Именно в это время по самой богатой — рабочей карточке выдавали 300 гр. В сентябре, когда на самом деле немцы остановились под Ленинградом, 300 гр. получали дети и иждивенцы. а рабочие 600–500. Кроме того, тогда еще выдавались другие продукты. Фройляйн ввозит на тележке кусочек хлеба и профессор его показательно разрезает и сообщает, что к январю 1942 года от голода умрет 2 миллиона человек, то есть две трети жителей Ленинграда.— «и мы займем город, не пролив ни капли крови немецких солдат», подытоживает Гитлер.

На советской стороне снега нет. Там еще середина сентября. Милиционерка лезет на мачту ЛЭП, каковые начали строить в 50-е годы. Зачем эта мачта нужна — непонятно. провода к ней не подведены. Цветкова смотрит в бинокль и видит, что французы уходят из Москвы немцы окапываются.

Москва. Здание Центрального телеграфа. Окна не заклеены. Внутри куча иностранных журналистов, которые передают в редакции по телефону один текст о том, что Ленинград окружен, связь с остальной страной только по Ладожскому озеру и по воздуху, что в октябре (уже октябрь) на озере начались штормы и что из-за бомбежек до Ленинграда доходит только одна баржа из 20. Парралельно нам показывают немецкие истребители, которые бомбят воду.

Иногда бомбы попадают в баржи, которые люди веревками тянут к берегу. Вероятно, люди не в курсе, что на Ладоге есть какие-никакие грузовые причалы. Интересно, что по Ладоге уже идет импортный груз.

Панорама Ленинграда. Голос Кирилла Лаврова читает сводку Совинформбюро. Повсюду лежит снег. Зенитчики у Смольного, которыми командует престарелый Никоненко, завидев ЗИС послевоенного выпуска, покидают свой пост, чтобы поприветствовать начальство.

В кабинете у Жданова Павлов рассказывает о том, что при норме 400 грамм для рабочих и 200 грамм для остальных (Гитлеру-то впарили, что 300 максимум), продуктов хватит еще на девять дней. Жданов, отталкивает Редникову, которая пытается подать ему чай и приказывает норму не снижать.

Павлов и Ильин – старший майор НКВД выходят от Жданова. Вокруг сплошные чекисты. Наверное, Большой дом разбомбили, они в Смольный и переехали. Павлов бурчит на предмет, что завтра судоходство вот-вот встанет и что тогда делать. Проходящий мимо Пашутин говорит, что нехрена поддаваться панике. Лед встанет, дорогу проложим.

Ильин: — Ему хорошо говорить. Цековские пайки из Москвы самолетом возят.

Павлов: — Угомонись, что, не знаешь, зачем его из Москвы прислали?

Ильин: — Смотреть, чтобы вели себя хорошо.

Павлов: — И смотреть, и слушать, и наверх докладывать.

Ильин: — Я думал, война таких отменила.

Проходная Кировского завода. К нему подъезжает зеленый автобус. Из него вылазят пять ментов. Командует Ефремов. Среди ментов та самая милиционерка Цветкова.

Обратите внимание, что ни у кого нет обязательнейших противогазов. Вообще ни у кого в фильме.

Ефремов командует навести полнейший порядок, чтобы никаких очередей, нытиков и паникеров. И самим не попадаться на глаза иностранцам. Понятное дело, что кроме этих ментов никакой охраны на одном из самых режимных предприятий СССР, нет и быть не может. Нету и никаких признаков того, что завод обстреливает прямой наводкой немецкая артиллерия и что рядом идет вполне себе бой.

По коридору Смольного идет Павлов. За ним семенит Константин в бухгалтерских нарукавниках и как бухгалтер Штерн Оскару Шиндлеру перечисляет чего в Ленинграде мало осталось. Тут они видят, как две подавальщицы, одна из которых Редникова, заносят в некий кабинет чай и вазочки с крекерами и конфетами.

А в зале Ильин лезет в ПРАВИЛЬНУЮ пачку «Беломора».

Там идет брифинг для советских и иностранных журналистов. Его проводит некто с лицом несвежего Абдулова и тремя ромбами в чекистских петлицах. Не иначе, это сам комиссар госбезопасности 3-го ранга, начальник УНКВД ЛО, товарищ Кубаткин. Отрадно, что именно он занимается таким нужным делом, оторвавшись от подготовки объектов города к уничтожению.. Только не ясно, почему это происходит в Смольном. На самом деле, это какой-то комиссар из Москвы. Нет нужд говорить о том, что кроме НКВД в СССР было достаточно учреждений, которые работали с иностранными журналистами. И ни один идиот не привез бы в город, который в любой момент может быть сдан. Впрочем, до 1943 ни одного иностранного журналиста в Ленинграде и не было. Думается, что функции Кубаткина в фильме выполняет Ильин.

Абдулову приходит в голову замечательная мысль: разделить журналистов на шесть групп, чтобы, ни дай Бог, всех разом не поубивало. Вообще-то большую глупость придумать трудно. В реальной жизни журналистов как раз стараются держать плотной кучей и не распылять по разным объектам. Проверено в Белоруссии, в 2004, на себе. Берн приглашает Сорвину ехать с ним, но она вежливо отказывается. Абдулов напоминает, что самолет улетает в 6:30 и прощается со всеми.

Автобус с иностранцами подъезжает к воротам Кировского (на котором выпускались танки КВ). Из них выезжает антикварный броневик, вероятно, тот самый, с которого говорил Ильич.

Броневика ожидают какие-то летчики.

— «На этом заводе», говорит Сидихин, «ремонтируют военную технику. Прямо из цеха – опять на фронт». Летчики в это время радостно рукопожимаются с рабочими.

Корреспондентам дают 10 минут и они начинают яростно фотографировать утильсырье на колесах. Надо понимать, что на территорию завода их никто пускать не собирается. Менты в это время с отвращением смотрят на процедуру.

Цветкова: — Ради одной такой шавки иностранной целую комедию устроили. А людям теперь, черт знает куда, за хлебом переться.

Вероятно, милиционерка не знает, что жителей Московского района из кварталов, находившихся близко от Кировского, уже переселили в другие районы города. в силу того, что жить там было немножко опасно. Соответственно, переться за хлебом к заводской проходной нет никакой необходимости. На самом же заводе рабочие переведены на котловое довольствие и питаются в столовых.

Менты вдруг замечают группу штатских и с дикими воплями, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, начинают гонять их. Сорвина идет в сторону крика и видит спрятавшуюся Цветкову. Дамы смотрят друг на друга, но тут Сорвину окликает Сидихин. Он зовет ее ехать на фронт. Непонятно, зачем куда-то ехать, если можно просто пройти через територию завода?

Фон Лееб, в это время, завозит на открытом кабриолете на аэродром своего племянничка и велит ему думать о Рыцарском кресте.

Заострим внимание на фуражечке генерал-фельдмаршала. Она старая и захватанная как чалма Остапа Бендера. Канты на ней либо желтые, кавалерийские, либо лимонные, связи, либо просто это бывший белый пехотный цвет. Но как такая фуражка может быть совмещена с красным артиллерийским цветом на петлицах. И главное: отчего кокарды на фуражке серебристые, как у штаб-и оберофицеров? Фельдмаршалам и генералам полагалось золотистое.

Племянник: — Дядя, это правда, что фюрер разослал секретную директиву о том, что мы не будем брать Ленинград, а сотрем его с лица Земли?

Лееб: — Да, потому, что русские слишком упорны.

Племянник: — Я думал, это русские – варвары.

Итого, имеем сомневающегося немца.

Петергофское шоссе. Все в снегу. Пара разбитых немецких мотоциклов, PzKpfw 38(t) из Кубинки (других в России просто нет). Чекист рассказывает, что тут был бой, прорвались немецкие разведчики, но их отбросили. Корреспондентам разрешают фотографировать. Они направляются к технике. Интересно, что нет никаких следов людей, которые этих самых разведчиков могли остановить. Наверняка, рядом должны быть какие-то позиции, но их не видно. Возможно, немцев остановили тепловые лучи просоветски настроенных марсиан

В это время в Ленинграде Кирилл Лавров объявляет воздушную тревогу и ставит метроном на быстрый ход. А вот это, товарищи, уже полный бред. Дело в том, что служба оповещения МПВО просто включалась в передачи Ленинградского радиокомитета и сама все объявляла, точно также как ГОЧС. Ибо, пока позвонишь, пока диктору скажут... А тут поставил пластинку, да щелкнул тумблером. Впрочем, в Москве у СО МПВО был диктор Александр Укорычев. Метроном шел медленно во время обстрела, быстро, во время бомбардировки. Делалось это для того, чтобы граждане, не слышавшие сигнала, смогли сориентироваться и направиться в убежище. Работники радио комитета тоже шли прятаться. После отбоя воздушной тревоги, штаб МПВО сразу отключался, и на город шла или передача, или какое-то время была тишина. Главный диктор ленинградского Радиокомитета был, как бы это мягче сказать, помладше Лаврова. Звали его Михаил Меламед. Словами «Говорит Ленинград» начинались только передачи для Москвы.

Итак, тревога объявлена и менты бросаются загонять граждан в убежище. Еще один момент: я так и не понял, что это за милиционеры. Командует ими Ефремов. В петлицах две шпалы, значит это – майор (они называют его капитаном). Звание майора соответствует должности начальника райотдела РКМ, но тут мы видим постоянно какое-то зачуханное отделение. Надеюсь, по ходу действия этот вопрос мы проясним.

Возвращаемся к нашим журналистам. Фотокор Верник находит немецкую каску, по виду образца 1942 года. Радуется сувениру, собирается повесить в кабинете на стене.

Танк при ближайшем рассмотрении оказывается принадлежащим 20-й танковой дивизии, которая в составе ГА «Север» не воевала. Знакомые из Кубинки пояснили, что ради киношников никто бы его перекрашивать не стал. Впрочем, режиссер данным вопросом и не интересовался.

Сидихин спрашивает Сорвину, не боязно ли ей смотреть на трупы. Оказывается, нет. Она-де работала в криминальной хронике. Верник, в это время, что-то чует. С нежной улыбкой он подбегает к трупу офицера, сидящего в коляске мотоцикла и снимает с его пояса флягу. Трясет. Там что-то есть. Город уже бомбят истребители.

Они, конечно, могли нести пару бомб, но все-таки города немцы предпочитали бомбить с помощью бомбардировщиков. Судя по взрывам, ленинградцы хранят в квартирах взрывчатку, а на улицах стоят бочки с бензином.

Меня крайне удивляет мания создателей фильма повсюду расставлять противотанковые ежи и надолбы, особенно на городских улицах.

Возвращаемся к журналистам. По всей вероятности, немецкие истребители сбросили на Ленинград не все бомбы, и тут им попалась жирная цель. Сопровождающий чекист кричит шедевральное:

— Все в автобус, быстро! Успеем в убежище!!!

Видимо он не знает, что в подобной ситуации нужно бежать не в автобус, а подальше от него. Сорвина просит Верника поторопиться, но он нарыл на трупе фашистскую шоколадку и намерен продолжать свои изыскания.

Вообще-то странно, как убитых немцев не обшмонали сразу после удачного боя. В начале октября голода еще не было, но досыта не питались ни ленинградцы, ни бойцы. Вряд ли Вернику что-нибудь досталось бы. Бомба попадает в автобус. Оказывается, в нем тоже было несколько бочек с бензином.

Сорвина бегает в панике туда-сюда, теряет сумку. Она бросается к Вернику, но рядом с ним тоже разрывается бомба. В конечном счете Сорвина куда-то там сигает.

В кабинет фон Лееба заходит Винкельмайер. Он уже в униформе. Кажется, нечто чиновное (погоны соответствуют званию полковника) и приветствует его.

Винкельмайер отвечает небрежным нацистским приветствием.

«- Фюрер озабочен ситуацией с Ленинградом, генерал»,— говорит Винкельмайер, «- и поэтому я здесь».

Фон Лееб, который, кстати, не генерал, а генерал-фельдмаршал, начинает грузить полковника цифрами, сколько чего завезено в Ленинград, но Винкельмайеру это неинтересно. Лееб хвалится, что цифры точные, ибо его агент работает прямо в Смольном!

«- Они хотят сделать дорогу по льду,» — восклицает Лееб, «- но лед появится только через три недели».

Так и записываем: лед на Ладоге появляется в 20-х числах октября, а решение строить ледовую трассу принимается за месяц до того, как это было сделано в реальности.

«- По воде доставлять продовольствие уже поздно, а по льду – слишком рано и это означает, что через три недели Ленинграда не станет», подытожил фон Лееб. И немедленно выпил. Потом он просит посмотреть на потолок с красивой лепниной и зачем-то говорит, что это тоже русские.

После бомбежки. Толстая тетка домовитого вида вырезает куски из раненной лошади.

— Что вы делаете? Она же живая! – орет милиционерка."- Ей все одно помирать", сообщает тетка, продолжая свое занятие.

Милиционерка стреляет в лошадь и уходит.

Военный аэродром. Все ждут журналистов. Летчики обихаживают покрытый густым инеем самолет и обсуждают, успеют журналисты или нет.

«- Должны успеть, выбора у них нет,» — говорит один из технарей. «Иначе  другого транспортника можно ждать сколько угодно».

На самом деле, Особая московская авиагруппа ГВФ летала в Ленинград и из него постоянно. До декабря 1942 года из города по воздуху было вывезено примерно 30 тысяч человек.

Старший майор, который Ильин, дозванивается до наших милиционеров. Оказывается, Ефремов руководит отделением милиции Кировского завода!!! Очень живо себе такое представляю. Подобные отделения появились не ранее 1947 года. Ментов отправляют искать пропавших журналистов. Вообще-то в такой ситуации на уши встают не только несколько жалких ментов. А дело, между тем, реально пахнет керосином.

Ефремов оставляет Цветкову за дежурного (!!!). Говорит ей, что если будут звонить из Смольного (Вы представляете, из Смольного звонят в отделение милиции!!!), «-скажешь, что уехали искать пропавших журналистов».

Ночь. Сорвина приходит в себя. Вокруг трупы. Все еще жарко горит автобус. Не иначе, добрая фея пришла и подлила бензинчику. Сорвина выходит на дорогу и чуть не попадает под колеса ЗИСа, который едет в Ленинград, но почему-то с немецкой стороны.

На аэродроме самолет начинает крутить винтами, а командир экипажа по громкой трансляции объявляет о посадке пассажиров просит пройти журналистов на борт. Его просьба дублируется переводом на английский.

Сорвина в кузова говорит: «Drink!», что наталкивает теток на мысль, что она – нерусская. Автобус с ментами, очевидно не встретив ЗИС, подъезжает к месту бомбежки. Там в это время прочухивается Сидихин.

Слегка потрясенную Сорвину сдают на руки Цветковой. Тетки услышали чужую речь и заподозрили неладное. Как они проехали через три заградительные линии, остается загадкой.

Милиционерка сообщает Сорвине, что ее все ищут.

Кирилл Лавров объявляет воздушную тревогу. Цветкова с Сорвиной едут на мотоцикле. Вокруг все полыхает. Взрываются килограммовые бомбочки. Противотанковые ежи, напиханные буквально на каждом шагу, мешают ехать. В домах рвутся бочки с бензином. На улице ночь, но в некоторых местах, несмотря на комендантский час, живописно разбросаны трупы куда-то спешивших ленинградцев.

На аэродром менты доставляют раненого Сидихина, Сортинину сумку. Чекисты торопят всех улетать. Особенно нервничает Абдулов. Берн ему не верит, но Ефремов орет, что там сплошные куски мяса. Потом уверяет в том же Ильина. Цветкова пытается завезти на аэродром Сорвину, но та вырубается. А в это время самолет, таинственным образом превратившийся в Ли-2 выруливает на полосу, отмеченную огнями.

Не иначе, аэродром партизанский. Вероятно, все электричество ушло на питание беспорядочно светящих зенитных прожекторов. Самолет улетает.

Берег Ладожского озера. На него въезжает колонна важных легковых машин.

Из машины выходит сам Жданов, которого сопровождают Павлов, ильин и другие официальные лица. Некий Толкунов в белом тулупе начинает сходу грузить Андрея Александровича разными цифрами и данными о замерзании льда. – «У нас что?» – спрашивает Жданов. –" У нас плохо," — отвечает Толкунов. Он зовет Тойво, смотрителя маяка на острове Сухо, на котором, на самом деле, никакого смотрителя не было. Подходит Банионис и докладывает Жданову что хорошего льда ждать три недели. Далее действие переносится в домик смотрителя. Очевидно, компания, за исключением Жданова, перебралась на Сухо. Толкунов жалуется, что он инженер и построит все, что скажут, даже на льду. Но где образуется этот лед – непонятно. – «Это же Ладога. Она как море. Тут у берега 70 метров, а отплывешь дальше – там вообще 250. Там вообще ни хрена не замерзает!!!»

Тут Тойво приносит уху и сообщает, что где мелко – уже замерзло, но где именно, он не знает. За то есть такой Василий Краузе. Он всю Ладогу исходил и знает, где коса. Но вот беда – исчез из Ленинграда, но в театре, где поют, есть женщина, которая этого Краузе знает. Банионис просит передать такому хорошему человеку рыбу.

Утро. Цветкова подъезжает к милиции. Там ее сотрудники привычно загружают в машину пополнение для фронта. Надо полагать, военкоматы уже эвакуировались.

Ефремов чистит сапоги и начинает ругать Цветкову за то, что она оставила свой пост. Милиционерка отвечает, что все, наоборот, круто и ей полагается благодарность! И почти что шепчет на ушко, что англичанка найдена. Ефремов затаскивает Цветкову в кабинет и сообщает, что лично доложил начальству – англичанка мертва. Потом начинает орать, читала ли Цветкова инструкцию по шпионажу и почему не арестовала англичанку, раз уж та еще и без документов, а узнав, что та «сбежала», арестовывает саму милиционерку.

Ночь. Лавров сообщает, что после ожесточенных боев оставлен Мариуполь. Это 8–9 октября. Снега в Ленинграде в реальности еще нет. Он выпадет в ночь на 15 октября. Судя по расчетам немцев и наших, лед на Ладоге должен установиться к 21 октября.

В театре музкомедии Гафт репетирует с коллективом «Давным Давно». Ильин смотрит на поющую приму и бормочет: — Какая фемина…

Ефремов заходит в холодняк и спрашивает Цветкову, кто ее видел на аэродроме. Цветкова отвечает, что никто. Оба выходят. У отделения Стычкин рассказывает, что делать, дабы «зажигалки», которые сбрасывают фрицы на Ленинград, не взрывались.

1. Я не понимаю, что за предмет держит в руках Стычкин. Это не зажигательная бомба.

«Зажигалка» выглядит вот так. Для масштабирования я на нее положил двухрублевую монету.

Сбрасывали «зажигалки» вот в таких контейнерах. Сразу помногу.

2. Я готов немного заплатить тому, кто покажет мне как взрывается «зажигалка».

3. Отчего просвещением граждан, да еще и во время комендантского часа занимается сотрудник РКМ, а не домоуправления или МПВО?

Подробности беседы Цветковой и Ефремова об участи англичанки я описывать не буду. Вот только Цветкова все время называет майора капитаном. Они решают считать англичанку помершей. Попутно Ефремов рассказывает, что Зинка его уже совсем плоха, потому как пайку свою дочке все время отщипывала.

Цветкова возвращается в отделение за оружием и видит, что в дверце сейфа начальника торчит ключ.

А Ильин, тем временем, соблазняет певичку банионисовой рыбой и проникает к ней в гости. Певичка жжет керосинку и не соблюдает светомаскировку. Впрочем, прямо около ее дома все равно горит маленький, декоративный пожарчик…

«Вообще-то»,— говорит Ильин, «- эту рыбу меня попросили передать одному вашему хорошему знакомому, Василь Иванычу Краузе». Певичка дает понять, что она недовольна.

Занавес. Конец первой серии.

P. S. Изучив субтитры определил, что военных и исторических консультантов у сериала нет. В общем, ни один приличный человек об это посмешище не замарался.

Вторая серия

Ночь. Цветкова бредет домой. На заиндевевших ступеньках сидит очкастый мальчик. Он рассказывает милиционерке, что у певицы чекист, а иностранка ушла в Смольный. Ильин расспрашивает певичку про Краузе. Та наезжает на старшего майора ГБ, что объявили его врагом народа. «– Так не посадили же»,— оправдывается чекист, «- А потому, что война началась, не успели» — рвет глотку певица." – Так, где же Краузе", спрашивает Ильин, у которого, по ходу, заканчивается терпение." – Хорошо",— говорит певичка. «Я скажу всю правду. Он талантливый ученый, но его оклеветали бездарные шавки, а вы в НКВД только таких и слушаете!» Тут Ильин взрывается и рассказывает ей, что если Ладога не будет работать, город умрет. Певичка сообщает ему, что Краузе за две недели до войны уехал жить в Петергоф.

В это время Сорвина прогулочным шагом идет вдоль ограды Смольного, мимо зенитки, стоящей под маскировочной сетью. Как она дошла до этого здания, мне понять сложно. Вообще-то в Ленинграде – комендантский час. Море патрулей, ну а вокруг Смольного каждый миллиметр просматривается. Тем не менее, Сорвина беспрепятственно доходит до КПП и стучится в окошко, которое буквально заросло инеем.

Из окошка высовывается харя в ушанке и орет, чтобы приходила с утра, с 8 до 11. Наличие хрен знает кого рядом с объектом номер один осажденного города харю не волнует. Сорвина не унимается и начинает звать патруль. Тут хозяин хари выбегает из каптерки и начинает требовать у нее документы. Документов нет. Тогда харя свистит в свисток и тоже зовет патруль. К месту проведения водяной феерии подбегает Цветкова. Она говорит харе, что Сорвина – это ее подопечная, за которой она не уследила и даже показывает свое удостоверение. Харя, вместо того, чтобы поинтересоваться, что в центре города делает милиция с окраин, удовлетворенно скрывается в каптерке, а девушки уходят восвояси, оставляя меня в восхищении храбростью А. А. Жданова. Только очень смелый человек мог доверить охрану своей жизни таким разгильдяям.

Москва фронтовая. Окна не заклеены. Близ гостиницы «Савой» Абдулов вылезает из «Эмки», держа в руках ленинградскую молодежную газету «Смена».  Он видит как к гостинице подъезжает авто с британскими номерами. Из авто выходят толстый британский журналист с британским летчиком, у которого почему-то нет на груди «крылышек». Мимо пары проезжает «ГАЗ-67», которых в 1941 еще не было.

 Я цепляюсь к этому моменту потому, что для оживляжу найти аутентичную машину несколько проще, чем, например, танк. Я ничего не пишу про картонный «Штурмгешютц», но старых машин в Москве и Питере предостаточно…

Толстый говорит Берну, чтобы в Англии сказал родителям покойной Сорвины, что она была хорошей журналисткой. Берн убывает на авто. Обратим внимание на пейзаж.

Вдоль улицы стоит зенитка, сектор обстрела которой закрыт домами. Рядом с ней «ЗИС-2». Такие пушки могли быть в Москве осенью 1941 года, но вот незадача: вряд ли бы их стали расставлять в центре Москвы. Шарообразные светильники, свисающие с козырька гостиницы, скорее всего, современного производства. Вдобавок ко всему, они, по словам моей супруги, которая оптом торгует всякого рода лампами, они не должны подвешиваться вверх ногами, а стоять на подставке. Впрочем, тут мы можем быть несправедливы.

В ресторане «Савоя» кушает жареную картошечку Филиппенко в штатском. Абдулов приехал именно к нему. Маленькая ремарочка по поводу наград Абдулова. На комиссаре Госбезопасности 3-го ранга чекистский почетный знак и медалька «За Отвагу» смотрятся как-то вяло. Хоть бы орден какой смеха для повесили, что ли. Филиппенко спрашивает Абдулова, называя его Чегасовым (не было такого гражданина в ГУГБ),  какого хрена в Смольном иностранным журналистам наговорили, что в Ленинграде проблемы с продовольствием и народ от голода мрет. Придется тут внести ясность. На дворе еще первая половина октября. Положение с продовольствием в Ленинграде паршивое, но самые первые случаи смерти от недостатка питания были зафиксированы во второй декаде ноября. При этом, большинство умерших были мужчинами от 29 до 59 лет, получавшими рабочую карточку. В ночь на 15 ноября в Ленинграде был зафиксирован и первый случай каннибализма, когда мать четверых детей убила полуторамесячную дочь, чтобы накормить остальных. Всего в октябре в Ленинграде от всех причин умерло 7080 человек. Значительная часть (17%) погибла при бомбежках и обстрелах.

Затем Филиппенко вытаскивает из кармана бумажку и начинает перечислять, сколько и чего в Ленинграде осталось. Абдулов куксится и говорит, что это – секретные сведения. Эти сведения, говорит Филиппенко, из доклада немецкой разведки. Прямо из Берлина. Теперь посмотрим внимательно на бумажку, которую держит в руках Филиппенко.

Из нее мы узнаем, что фамилия его героя Аркатов. На самом деле, органами контрразведки НКВД руководил комиссар ГБ 3-го ранга Федотов, а органами военной контрразведки комиссар ГБ 1-го ранга Абакумов. А военной разведкой руководил не некий генерал Арбузов,  а генерал-майор танковых войск Панфилов.

В это время в Ленинграде мать Цветковой, она же, по совместительству, домработница у певички, толкают куда-то коляску и рассуждают о том, что беженка хоть и красивая, но лишний рот, да еще и без документов.

Комната Цветковой. На стене грамоты Московского спортивного общества «Динамо № 1», вымпел общества «Трудовые резервы» и портрет Цветковой в послевоенном костюме сборной СССР.

Мальчик – брат той девочки, рассказывает Сорвине про прошлое Цветковой и играет с ней в шахматы. Сама Цветкова в это время залазит-таки в ефремовский сейф, из которого все еще торчат ключики и яростно в нем копается.

Рынок. Оказывается, мать Цветковой принесла на продажу произведения искусства. Их у нее скупает Баширов, каковой относит их в эмку Редниковой и Пашутину. А Цветкова уже варит дома яйцо, считая вслух, чтобы не обломаться. При этом, где она взяла яйцо, нам не сообщают. Ну, было оно у нее. Яйцом она сводит печать на очень интересную бумажку.

Я все понимаю, но что такой документ делает в сейфе начальника отделения милиции Кировского завода?

Милиционерка заставляет Сорвину выучить данные из ксивы, а потом сожрать яйцо. – «Ты», говорит она, « — испанская коммунистка, вырвавшаяся из лам диктатора Франко. Ты приехала в Ленинград на экскурсию. А тут война, все разбомбили».

Прелестно. Допустим, Сорвина, по легенде, действительно приехала в Ленинград. Допустим, что даже 21 июня 1941 года. Но что она так долго делала в Колыбели трех революций, если учесть, что первые бомбы упали на город 4 сентября??? При этом, удостоверение беженца выдано ей в августе 1941!" – Если повезет", говорит Цветкова, «- то еще и карточки дадут». Поскольку Сорвина не знает, что в ее родной Англии нормированное распределение продовольствия введено уж как год, она не может понять, для чего эти карточки нужны. Тут милиционерша делает широкий жест: отрезает Сорвине часть своих карточек. Мало того, что они ей вообще не положены, как находящейся на котловом довольствии, так еще карточки иждивенческие. Но и это не главное.

Главное то, что ее карточки датированы ФЕВРАЛЕМ 1942 ГОДА.

Сорвина брыкается и кричит, что ей не карточки нужны, а в Москву. Цветкова ей отвечает, что Москва будет, когда блокаду снимут и никто Сорвину уже не ищет, так что она теперь такой же ноль без палочки, как и все.

Пашутин и Редникова расплачиваются с Башировым консервами в промасленной бумаге. Редникова велит, чтобы в следующий раз меньше четырех карат не приносил. Особливо радует, что оргии происходят при шофере.

Кремль. Бьют куранты (разумеется, играют не Интернационал и не Вы жертвою пали. Никаких следов маскировки нет). Оказывается, у Абдулова в Кремле свой кабинет с полевым телефоном ВЧ-связи, по которому его немедленно соединяют со Смольным. Абдулов приказывает искать утечку, которая где-то на самом верху. Павлов идет на прием к Жданову и роняет бумаги (по ходу, он роняет их каждый раз, когда куда-нибудь идет). В это время Жданову, для которого уже накрыт нехилый стол, вслух читают донесения НКВД о настроениях граждан и антисоветских высказываниях. Жданов гневается и велит расстреливать злоязыких граждан.

Входит Павлов. Жданов поворачивается к нему. Машет рукой с вилкою и говорит: «- Снижай нормы…Скока там у тебя осталось? – 300 рабочим. 150 остальным». (Фиксируем: это уже 13 ноября 1941. Куда девался целый месяц, непонятно). Жданов делает особенно глупое лицо и говорит: «Ну что, это имеет какой-то смысл?»

Кирилл Лавров читает постановление о снижении норм, а нам показывают сценку у Медного всадника. Повсюду жирно наставлены противотанковые ежи и бетонные надолбы, вероятно, есть опасение, что немецкие танки приедут со стороны Невы. Зато не покрашен в защитный цвет купол Исаакия. Вокруг Всадника построены леса, которые будут заполнять мешками с песком и землей.

 Все бы хорошо, но эта работа была закончена еще в 10-х числах августа. В наличии имеются точно датированные фотографии.

Театр. Певичка жалуется Гафту и аккомпаниаторше, которая по совместительству, мама мальчика-шахматиста и девочки, что у нее украли весь грим, на котором теперь что-то там жарят. И интересуется, почему их не эвакуируют. Гафт отвечает, что ходил в обком, а там сказали, что не эвакуируют потому, что это — единственный работающий театр.

— Наверное, мы им нужны как символ.

— Значит я уеду одна. Отдамся любому генералу. А если откажут, Жданову напишу, даже самому Сталину.

Входит Сорвина. Певичка требует помочь ей, набрасывает меха и удаляется. Гафт сообщает, что вообще-то певичке из обкома то супчик подбросят, то крупу. Наверное поэтому у нее хватает сил для истерики. Сорвина будет монтировщицей декораций и ей даже дадут карточки. Тут Лавров заканчивает читать постановление Военного совета Ленфронта и сразу же объявляет воздушную тревогу. Милиционеры отгоняют население от закрытой булочной. Видимо, к этой булочной лиди, переселенные еще в сентябре, ходят по старой памяти. Из толпы кричат: — Немца пусти, немец накормит. Цветкова стреляет в воздух из нагана и начинает допытываться, кто про немца сказал. Тут к месту события подлетает самолет и бросает на игрушечном парашютике бомбу. Немцы действительно кидали на Кировский тяжелые бомбы на парашюте. Точнее, торпеды с электровзрывателями. Парашют нужен был затем, чтобы торпеды не зарывались в землю, а рвались на певерхности. Они, кстати, показаны в фильме Ершова «Блокада». Но тут к нам летит предмет килограммов на 250, а то и меньше. Причем, летит с адским свистом. Предмет прилетает и втыкается в сугроб...

Все поднимаются и видят, что внутри что-то жужжит. Жужжит, заметим, та же фигня, что жужжала в фильме «Перл Харбор».

Отрадно, что отечественные кинематографисты хоть что-то смотрят, кроме произведений друг друга. Одновременно, приходится признать, что лучше бы они думали, что снимают. На самом деле, вертушка была обыкновенным предохранителем, который предотвращал несвоевременный взрыв бомбы. Когда оная отделялась от самолета, вертушка крутилась под напором воздуха и ставила бомбу на боевой взвод. Замедлители немцы тоже использовали, но не такие, а другие. Кроме того, бросать бомбу с надписью "САХАР" на застроенный участок, в надежде, что она упадет именно рядом с придурками, которые так любят свою закрытую булочную, что каждый день ходят к ней через весь Ленинград и отвлекают от работы сотрудников РКМ, как минимум, неосмотрительно. А если она грянется на крышу сборочного цеха, пожужжит и взорвется? Зачем тогда было писать на ней «САХАР«?

Цветкова говорит, что бомба замедленного действия, чтобы вызывали саперов, чтобы граждане расходились, а она пока сама взрыватель поищет.

Во-первых, бомба упала в такое место, что особого вреда не принесет. Во вторых, искать взрыватель до прихода саперов, как минимум глупо. Если Цветкова думает, что она сама сможет что-то найти, зачем звать специалистов? Гражданам дополнительно сообщают, что магазин не откроется. Они начинают спрашивать как им быть. Наверное, милиционеры посоветовали бы им поискать работающие магазины в той части города, из которой они каждый день приходят к Кировскому, но тут особенно грамотная гражданка читает, что написано на бомбе и все начинают двигаться к ней как толпа зомби.Тут вертушка останавливается...

и все 200 гр. тротила, что были в бомбе, взрываются. Стоит признать, что основной ее объем действительно мог занимать сахар.

Тут же происходит серия других взрывов, и мы видим милиционеров, забегающих в какой-то дом. Квартира с выбитой стеной буквально заполнена пишущими машинками. Очевидно, ее хозяин был коллекционером.

Цветковой моют голову. Ее мать выговаривает ей, что она привела Сорвину. Тут входит сама Сорвина и принимает эстафету мытья головы.

С.— Я действительно не понимала, как обстоят дела в Ленинграде. Нам даже конфеты в Смольном подали, а оказывается все не так. И я считаю, что должна хоть что-нибудь сделать. Типа, написать…

Ц.- Не надо врать, что конфеты подавали!

С. – Не достанешь мне машинку с английским шрифтом?

Ц.- На таких машинках печатаются вредительские листовки. Они подлежат конфискации.

С.- Тогда, может, фотоаппарат и пленку, катушек 10 или 20? Редакция все оплатит…

Ц. – Орудие шпионажа. Изымается на месте.

С. – Ну хоть с Лондоном связаться… Я могла бы по телефону все диктовать..

Ц. – За будь. Рот не открывать, из дома выходить только по крайней необходимости. И если хочешь жрать, будешь работать.

С. – Не ори и позвони Паркеру в Москву, в отель «Савой». Я знаю, у тебя телефон в отделении работает!

Ц. – Прослушивается. А значит и тебе крышка, и меня под трибунал!

Англия. Идет дождь. Берн подходит к особняку, в котором живут родители Сорвины. Оказывается ее папа с лицом Олялина – знаменитый белый генерал Гревицкий, чего теперь можно не скрывать, ибо «Катя мертва». Совершенно непонятно, зачем это нужно было скрывать раньше.

В это время Ильин собирает экспедицию в Петергоф. Понятное дело, что все участники набираются из известного нам отделения милиции. По всей вероятности, больше в Ленинграде людей взять неоткуда. Деревянко, переодетый в штатское, прощается с коллегами (теперь о том, что в Петергофе ищут какого-то Краузе знает полгорода). Обратите внимание на плакат «Болтун – находка для врага».

Он появился лет через десять после окончания войны. Полагаю, что среди буковок, напечатанных в самом низу, реквизиторы, которые купили его в книжном магазине, могли найти данные об авторах этого плаката и его выходе. Впрочем, реквизиторы могли найти и нечто более аутентичное. «Не болтай», на худой конец. А могли найти и ленинградский плакат.

Если бы захотели, конечно.

Ильин приказывает передать для Краузе пакет с рыбой. Это та самая рыба, что наловил Тойво и съела певичка. Прошел месяц, а она все еще цела! Волшебная какая рыба!

Тут приводят Деревянку. Он представляется рядовым милиции, хотя в то время это называлось «милиционер». Оказывается, Деревянко из Петергофа и знает там все ходы и выходы. Пока Ильин инструктирует группу и приказывает контактов с немцами избегать, к конфидентам крадется Стычкин. Один из бойцов хлопается в обморок. Он, якобы, отдавал свою пайку родным. На самом деле, это мощный ход сценаристов, который позволит включить Стычкина в группу, благо он, как бы, умеет работать на рации.

»- Правду говорит», подтверждает Деревянко. «– он еще азбуку Морзе знает!»

В это время англичанка рассказывает про Сорвину. Она, оказывается, скрывала, кто ее папа, чтобы не узнало НКВД, ибо надеялась побывать в России. Ну конечно, НКВД, которое имело среди эмигрантов сотни информаторов, такой мощный ребус разгадать было не в состоянии. Или, может быть, генерал Гревицкий не был такой уж знаменитостью?

Юрина мама – женщина явно еврейского вида – растапливает печку предисловием к избранным произведениям Гете и, пытаясь изобразить еврейский говор, рассказывает о своем гениальном сыне-шахматисте и показывает заметку из «Ленинградской правды» висящую на стене. Рекомендую ознакомиться с ее текстом. Внимательных читателей ждут интересные открытия.

Тут заходит девочка и сообщает, что гений не отоварил карточки, ибо лежал на кровати весь день, зато ее Нинина мама в очередь взяли и СВОИ она отоварила. Попутно выясняется, что мама перераспределяет продовольствие в пользу девочки. Сорвина идет к Юре, который уже плохо ходит и тихонечко подбрасывает ему ту самую конфету, которую нюхала в Смольном, а потом носила с собой минимум месяц. Стоит заметить, что пока Сорвина переходила из комнаты в комнату, с ее ногтей таинственным образом исчез красный лак.

Петергофское кладбище. Стычкин распаковывает радиостанцию. Прибегает Деревянко с конвертом и сообщает, что рыбу вручить не удалось, ибо Краузе в Петергофе нет, и не было. Тут на кладбище приходит СС с полицаем и Веркой, которая в мегафон кричит, чтобы никто не сдавался. Некоторые эсэсовцы одеты в камуфляжи, расцветочка которых появилась в конце войны.

Стычкин судорожно собирает рацию, чтобы сообщить засаду и что группу уже ждали.

Смольный. На лестнице Павлов встречает Ильина. То сообщает ему, что Краузе в Петергофе нет.

И. – Ты кому-нибудь рассказывал о петергофской операции?

П. – А почему ты на меня так смотришь?

И. – Моих ребят ждали.

П. – И ты считаешь, что я…

И.— Их разведка регулярно докладывает в Берлин, сколько сахара и всего прочего с точностью до килограмма.

Павлов выпадает в осадок и понимает, что подозреваемый – он. Тут мимо проходит Пашутин и на всю лестницу спрашивает, что у них там с этим озероведом.

Ильин дипломатично отвечает, что данное направление бесперспективно. «А я что говорил»,— соглашается Пашутин «– какой-то финн, а с финнами мы воюем». Финн распространяет какие-то небылицы про немца Краузе. А сотрудники органов ему верят. Отойдя Ильин спрашивает Павлова: «это ты ему сказал?» Тот отвечает, что хотел его защитить. «Но только мы двое знали о продовольствии в городе» -  парирует Ильин.

Кремль. По незамаскированной Красной Площади марширует на Пост № 1 смена почетного караула. Если вы обратите внимание на часы Спасской башни, то заметите, что в это время смена не происходит. Караул менялся и меняется в начале часа. По кремлевскому коридору идет Абдулов. Неожиданно его просят зайти в кабинет. Там в бешенстве бегает Филиппенко. Непонятно, что он делает в Кремле, а не на Лубянке. Вероятно, здесь его конспиративная квартира.

Он потрясает утренним номером «Дэйли Телеграф» от 14 ноября, в котором напечатана статья про Сорвину.

Тут же находится и досье на генерала Гревицкого, дворянина, убежденного монархиста, генерал-лейтенанта и заместителя командующего Добровольческой армией, который воевал аж до 1920 года. «– Мы же проверяли по всем каналам и по вашим тоже»,— отвечает Абдулов, «или она работала под прикрытием английской разведки». «Его повезло»,— говорит Филиппенко, «что немцы за нас нашу работу сделали». Абдулов идет к себе в кабинет, снимает трубку телефона с дисковым номеронабирателем, крутит ручку полевого телефона и просит соединить его с Ленинградом.

Занавес. Антракт.

Третья серия

Петергоф. Немцы вешают Деревянку с девицей, причем, прямо перед крыльцом дворца. В котором сидит фон Лееб. Думается, генерал-фельдмаршал рад будет изредка посматривать на пару болтающихся трупов, которые устроили ему под нос боевые товарищи из СС.

Кстати, знающие камрады сообщают, что дворец этот Елагин и расположен он не в Петергофе, а в Ленинграде, и что немцы в него вообще не попали. На самый финал процедуры попадает майор Люфтваффе, который как раз выходит от дедушки. Ему все это явно не нравится.

Ночь. Стычкин, который неизвестно как ушел с кладбища и неизвестно где провел энное количество времени, крадется, сжимая пакет с рыбой, к деревянному дому. В нем живет женщина-экскурсовод, которая может знать, где Краузе.

Та же ночь. Ленинград. Лавров читает сообщение о выступлении Сталина 7 ноября, а нам демонстрируют январские ужасы блокады.

Этот троллейбус, вероятно, уперся в противотанковый еж, да так и остался стоять с рогами на проводах.

Знающие город товарищи сообщили, что стоит он напротив Крюковских морских казарм на Мойке, где троллейбусы не ходили ни тогда, ни сейчас.

Куда и откуда ехал этот трамвай?

Еще раз замечу, что в ноябре люди уже умирали от голода, но в городе работали все коммунальные службы, трамваи, троллейбусы и прочий городской транспорт ходил относительно исправно, и трупы на улицах не валялись. Умерших, убитых или упавших подбирали Скорая помощь или бойцы МПВО. И даже в декабре, когда было ограничено потребление электроэнергии, и трупы уже не успевали подбирать, коммунальная катастрофа еще не наступила. Город добили сильнейшие снегопады и морозы. Одним из самых страшных ударов стала остановка в конце декабря трамвая. Маршевая нагрузка на голодных людей резко возросла, и они стали терять последние силы.

Цветкова тащит какой-то тяжелый сверток. Уже в квартире она хвастается Сорвине тем, что принесла «Нашу советскую водку». Непонятно, почему стекло у бутылки – зеленое. «Еще с до войны осталась. Теперь – дороже золота». Дамы выпивают, после чего Цветкова демонстрирует Сорвине пишмашинку с латинским шрифтом и требует, чтобы она «писала всю правду». Барышни выпивают еще по одной и ржут.

Театр Сорвина с коллегами натягивают на сцене какие-то грязные тряпки. Приходит мама Юры, здоровается. Тут с лесов падает тетка и разбивается насмерть. Окружающие делают вывод, что это был голодный обморок и «разве можно бабе монтировщицей быть».

Мама Юры и Сорвина идут домой. Ночь, явно комендантский час. МЮ жалуется, что в театре было всего 30 человек и говорит, что люди потеряли надежду. Сорвина предъявляет маме Юры,.что она урезает Юрину порцию, та отвечает, что Юра умрет, и она умрет, и ты, Сорвина умрешь. А у девочки есть шанс. Потом мама Юры начинает предъявлять Сорвине, что та мальчика все время обнадеживает. Интересный эффект. Мадам удаляется, а голос ее звучит на одном уровне. Вероятно, она, отходя от Сорвины, повышает голос.

А Стычкин уже в отделении. Заметим, что его руководство явно пренебрегает светомаскировкой.

Если бы я находился рядом с Кировским заводом, то не стал бы так наплевательски относиться к своей жизни.

Нам опять не рассказывают, как он перешел через линию фронта. Зато мы узнаем, как он спасся на кладбище. Его, оказывается, кирпичами завалило и немцы не нашли. Стычкин принес в клювике важную новость: Краузе, оказывается, в Петергофе, но, скрываясь от НКВД, перед самой войной взял фамилию жены. Вероятно Краузе следовал заветам бессмертного Эдгара А По: хочешь спрятать что-то – положи на видном месте. Дело в том, что паспортные столы, как и сейчас, находились как раз в ведении НКВД. В общем, Краузе оказался парнем находчивым. Для полного комплекта он еще уничтожил все бумаги и карты. Но коса точно есть, хотя и очень узкая.

Мать Цветковой сообщает певичке, что карточки не отоваривали, но ей удалось сменять драгоценности на пирожок.

- С человечиной? – интересуется певичка и начинает деловито жрать.

- Бог с вами, с луком,— отвечает домработница.

Цветкова несет часть своей пайки домой, тут ей ставит подножку Ефремов и спрашивает, куда она идет с дежурства. Та отвечает, что по нужде. Ефремов не верит и думает, что она завела себе мужика. Тут Цветкова быстренько красит губы сорвининой помадой и требует ее поцеловать. Потом Ефремов рассказывает, что сорвинин папа – белый генерал и кто-то должен ее по доброте подкармливать, а значит он предатель и изменник Родины.

Певичка входит в кабинет Гафта. Он разливает кипяток и мурлычет под нос Хренникова. Певичка протягивает ему листовку, непонятно как к ней попавшую.

Вообще-то такие листовки предназначались для «опыления» строевых частей, а вовсе не для осажденного Ленинграда, из которого немцы к тому моменту приняли решение никого не выпускать:

12.10.1941

Оперативный отдел верховного командования сухопутных войск передаёт группе войск приказ верховного командования вермахта:

Фюрер вновь решил не принимать капитуляцию Ленинграда, даже если она будет предложена противником. Моральное обоснование для этого ясно всему миру. Так же, как в Киеве, где вследствие взрывов с применением часовых механизмов возникла тяжелейшая угроза для войск, это нужно ещё в большей степени предусмотреть в Ленинграде. О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего человека, сообщило само советское русское радио. Поэтому ни один немецкий солдат не должен входить в этот город. Тех, кто попытается покинуть город через нашу линию, следует возвращать путём применения огня.

Ну да ладно. Судя по всему, создатели сериала облажались даже тут, ибо настоящая листовка выглядела несколько по-другому:

Впрочем, я могу и ошибаться.

Певичка сообщает подслеповатому Гафту, что это пропуск для перехода на немецкую сторону и тут же начинает грузить его информацией о количестве работающих театров на оккупированной территории. Наверняка, сценаристы что-то читали о необычайном взлете культуры в местностях, освобожденных от кровавых большевиков. Гафт просит мадам удалиться. Она сообщает ему, что ей надо будет пройти КПП, которые будут стрелять, если поймут, да там еще и мины, так что она, скорее всего, не дойдет.

Над озером летит самолет -разведчик, в роли которого снимается АН-2, пошедший в серию только в 1947 году. Сапер-подполковник фотографирует лед, точнее, отсутствие его наличия. Ценители могут обратить внимание на кокарду летчика.

Я удивлен, что не используется штатив. Вероятно, самолетов, оборудованных для аэрофотосъемки на Ленфронте не было.

Небритый и расхристанный Жданов откладывает «Ленинградскую правду» от 6 ноября и спрашивает у Павлова, где лед. Тот отвечает, что льда только 10% и надо снижать нормы.

- Куда снижать, там уже вот осталось,— отвечает Жданов. Вздохнув, он подписывает бумагу, на которую тут же обрушивается интересная печать — «Народный комиссариат внутренних дел»

Фиксируем дату: 19 ноября.

Лавров говорит в микрофон: «Говорит Ленинград. Передаем постановление государственной комиссии по продовольственному снабжению и совета Ленинградского фронта о снижении норм хлеба». Вообще-то это – постановление Военного совета Ленинградского фронта. Самое смешное, что на бумажке, которую подписал Жданов, действительно именно это постановление. Могли бы название переписать.

Сорвина оставила Цветковой записку и пошла на рынок. Рынок расположен в очень интересном месте — прямо у входа в Казанский собор.

По ходу, торгуют в основном, человечиной. И только добрый Баширов, в обмен на колечко, продает ей американские консервы с фронта. Откуда такие консервы взялись на фронте – непонятно. Тем более, на Ленинградском. Другого в досягаемости как-то не было.

Цветкова приходит к певичке. Та недовольна. Оказывается, колечко Сорвина сперла у нее. Получив от певички выговор по поводу краденого кольца, Цветкова идет ломиться в дверь квартиры, в которой живут мальчик Юра и, соответственно, Сорвина. Тут появляется и сама виновница гевалта. Сорвина объясняет Цветковой, что колечко поменяно на тушенку для Юры.

Певичка в мехах и с чемоданами выходит из подъезда на Канале Грибоедова 95 и под звуки собственного пения, несущегося из репродуктора, куда-то идет «очень гордая, с наглой мордою». Из подворотни на не мрачно пялятся Баширов и его подельники. Они как раз собираются грабить певичкину квартиру, поскольку знают, что именно ее кухарка постоянно меняет драгоценности на рынке. Понятно, что догнать даму и проверить содержимое ее чемоданов им в голову не приходит.

Юра кушает Сорвинину тушенку. Из глаз его текут слезы.

Цветкова, в это время, устраивает Сорвине допрос. Та кричит:

- Я всегда мечтала вернуться в Россию! Ты представляешь, чего мне это стоило? Ты представляешь, что такое женщина-военный корреспондент? И вообще: эта Россия такая же моя, как и твоя!

А наша певичка уже добралась до Кировского завода и не выказывает даже тени усталости. Из репродуктора все также звучит ария в ее исполнении.

По ходу, мадам установила мировой рекорд скорости, а если учесть постоянное недоедание, то нам остается только снять шляпу и подивиться неисчерпаемым возможностям, которые таит в себе человеческий организм!

Она направляется к КПП. И втирает лейтенанту, что отстала от концертной бригады, и пытается ее догнать. Лейтенант объясняет ей:

- Гражданка, вы меня поймите. Это прифронтовая зона! Я не могу пропустить вас без пропуска!

- Вы же ленинградец, вы же меня знаете!

- Вас все знают.

- Так что же вы ведете себя как последний бюрократ! А бойцы ждут меня там и могут не дождаться, и пойдут в бой, а для кого-то он будет последний!

-Да посмотрите пропуск в саквояже!

Певичка лезет в саквояж, снимая перчатки, и вдруг вспоминает, что пальчики унизаны всяко-разным, а на поверхности в саквояже листовочка.

Лейтенант начинает что-то понимать, но тут приходит Ильин и начинает умиляться, какая это прелесть — прощальный концерт, ибо театр вот-вот эвакуируют. Певичка меняется в лице и требует немедленно отвезти ее в центр.

- А концерт? – спрашивает Ильин.

- Да я все перепутала – отвечает певичка.

В это время мать Цветковой приносит ведро воды и начитает открывать дверь певичкиной квартиры. Там, как раз, урки пакуют в тряпку какие-то кастрюли. Баширов вытаскивает финку…

Певичка уже гуляет с Юриной мамой по улицам города и рассуждает, что у немцев тоже есть бог.

Тем временем Сорвина заканчивает рассказывать Цветковой свою грустную повесть, а та сообщает ей, что ею опять заинтересовались те, кто объявил ее мертвой и предлагает сменить место дислокации. Юре, съевшему целую банку тушняка, становится плохо.

Певичка с ЮМ подходят к подъезду, рассуждая на тему, кого и когда эвакуируют. Тут из подъезда, сбив с ног ЮМ выскакивают урки. За ними бежит Цветкова с Наганом и стреляет в задницу Баширову. ЮМ сообщает певичке, что не может подняться.

Двор, щедро уставленный противотанковыми ежами.

Один урка забегает в подъезд, второй, маскируясь с помощью дерева и самокруточного дыма, пропускает туда Цветкову и тоже заходит.

Не вдаваясь в подробности этой смешной, но совершенно офтопичной сцены, сообщаю, что она замочила обоих.

Дома у певички – картина преступления, заставляющая наших героев, а также сценариста и всю съемочную группу совершенно позабыть про Юрины проблемы с пищеварительной системой.

Баширов на удивление удобно (для раненого в задницу) расселся в ментовском мотоцикле и высматривает бабу, которой продавал брюлики. Он уверенно опознает Редникову. Интересно, что Ефремов общается с ним довольно дружески и выдает фразы типа:

- Да была бы моя воля, я бы тебя…

Баширов при этом ведет себя нагло и спокойно. Оба, конечно не знают (Баширов по неграмотности, а Ефремов по службе), что наказание за бандитизм – одно: расстрел. Мотоцикл уезжает и оставляет после себя безрадостный блокадный пейзаж. Обратите внимание, что окна заклеены только на первых этажах.

Вестибюль Смольного. Обратите внимание на генерала в центре. В Ленинграде, как известно, был дефицит генеральских штанов. Свои он явно захватил в бою у немца.

Ефремов прямо в вестибюле начинает расспрашивать Ильина, отправили ли в Петергоф за Краузе новую группу.

- Зачем тебе?

- Немец сейчас внимательный. Ждет от нас разведку. Кого ждет? Мужиков, причем, призывного возраста. А у меня в отделении Цветкова, Агеева, Смирнова. Девки крепкие, хорошие, а на оккупированных территориях одни бабы! Немец ни в жисть не догадается, понимаете?

- Понимаю – отвечает Ильин.

- Окрестности Смольного. Голос Лаврова объявляет 9-ю симфонию Бетховена, но вместо этого на своем истребителе прилетает бомбить Ленинград внучок фон Лееба. К слову, немцы бомбили Ленинград и с истребителей, но только с апреля 1943 года. Никоненко – командир расчета кричит:

- Гаврилов, наводи, я этого мессера давно заметил! Я его достану!!!

Племянник бомбит город без удовольствия. Кстати, на борту его самолета нарисовано то, что должно напоминать эмблему III/JG54,

которая выглядела вот так.

Но и это еще не все. С другой стороны у самолетов обнаруживается вот такая красота:

Очевидно у немцев к зиме 1942 года случился кризис авиастроения и на тыловых ремонтных базах новые самолеты собирали из половинок, оставшихся от разбившихся....Бомб на «мессершмитах» прикручено много и некоторые из них залетают даже в подворотни.

Немецкий штаб. Племянник приехал плакаться дедушке в душу. Часть фашыстов, вместо того, чтобы мерзнуть играет в футбол. Рядом висят Деревянко с партизанкою, а кое-кто предается культурному досугу. Я думаю, даже тем кто фильм не смотрел понятно, какую мелодию играет на губной гармонике немецкий зольдатик — конечно же «Августина».

Фон Лееб слушает Ленинград. Передают ту самую 9-ю симфонию:

- Они играют Бетховена. Они исполняют немецкую музыку. Дирижер – еврей. (Племянник наливает себе). И мы их уничтожим.

Племянник, отказывается, приехал не просто поплакаться. Он просится в отпуск. Отчего он обращается с такой специфической просьбой именно к командующему Группой Армий «Север»? Ответа на этот вопрос мы не знаем. Вероятно, все его вышестоящее начальство, включая Рейхсмаршала Геринга унесли инопланетяне. И вот, остался только дядюшка, который, по совести, не имеет к Люфтваффе никакого отношения.

- А чо случилось-то такое? – Спрашивает фон Лееб.

- Устал я – отвечает летчик.

- Слышал я, ты бухаешь все время, от полетов уклоняешься. Ты имей совесть, я не смогу тебя все время прикрывать.

- Я думал, что солдаты воюют с солдатами, а мы бомбим безоружных горожан…

- Я, прежде всего, твой генерал, Вальтер!

- Если мы немцы, то Бетховен русский или еврей, только не немец.

Дядя выхватывает у племянника вторую и выливает ее в камин:

- Иди проспись, а завтра сам проверю как летаешь!

Отделение милиции. Ефремов сидит около буржуйки. Входит блондин и сообщает, что пробил Редникову. Звать ее Алина Гусева, ей 29 лет, красивая, а характер как у змеи. Беженка из Эстонии. Пришла в сентябре. Живет одна, в отдельной квартире (Ефремов лезет в сейф, из которого так и торчат ключи, наливает себе и выпивает залпом

- Ребята с Кировского отцедили). Квартира принадлежит адмиралу Гусеву, который служил в Эстонии и погиб в самом начале войны. Редникова вселилась в квартиру по адмиральской записке, предоставленный управхозу (в реальности это называлось «управдом»). А еще у ней покровитель появился.

- Вор?

- Нет, товарищ капитан, хуже. Товарищ из Смольного. Он еще ее официанткой в Смольный пристроил.

Ефремов выпивает еще раз. Около него летает комар или муха.

Ильин приходит в гости к Пашутину. Тот в пижамке, Редникова в халатике.

- Это с работы, Алиночка – говорит ей Пашутин. Редникова ставит пластинку и закуривает.

Ильин рассказывает Пашутину, что он – крыса, тот клянется, что нет. В этот момент входит Редникова, берет кулечек и говорит:

- Милый, я отнесу Наташе немного крупы, а то она у нас совсем слабенькая.

Некоторое время Пашутин продолжает рассказывать, что он хороший, но тут до него доходит, что к чему, патамушта Алиночка живо интересовалась его работой. Ильин бросается в погоню. Пашутин устраивает импровизированный самообыск и обнаруживает бумажку с колонками цифр. Ильин догоняет Редникову и предлагает поговорить, но та начитает отстреливаться. Выстрелы слышит оказавшийся рядом блондин. Пашутин наливает. Редникова забегает в какой-то брошенный дом, отдергивает кусок стены, обнажая тайник. Очевидно, с сентября она успела прогрызть его себе. Пашутин находит глубоко куда-то запрятанный ТТ, завернутый в тряпицу (помилуйте, война, осажденный город, оружие ПОЛОЖЕНО иметь при себе). Редникова вытаскивает из тайника тяжелую радиостанцию и начинает распихивать по карманам драгоценности. Она слышит приближающихся Ильина и блондина, щелкает обоймой, чем привлекает к себе их внимание. Пашутин стреляет себе в сердце. Блондину надоедает ждать, пока у Редниковой кончатся патроны и он просто прыгает, снося перегородку и девицу.

Теперь немцы ни за что не узнают как плохо в Ленинграде с продовольствием!

Четвёртая серия

Смольный. Подполковник-инженер докладывает Жданову:

— Каждый день летаем над озером. Почти на всей южной части лед есть, а на этом участке ну никак не замерзает.

Жданов:

— Ну обойдите или здесь проложите, или здесь. Чтобы трасса была, а то все под трибунал пойдете.

Павлов и Ильиным красноречиво переглядываются. Подполковник, страдая от одышки добегает до «иван-виллиса», садится в него и кричит «Гони»! Напротив Смольного расчет зенитки кушает кашу. Никоненко с капитанскими шпалами сообщает, что ночью, как будут бомбить, непременно и сразу одного собьет.

— Это откуда такая уверенность, товарищ лейтенант,— спрашивает боец.

— А увидите, злой я сегодня — отвечает Никоненко, поблескивая демаскирующии расчет пуговицами...

Ночь. Близ Петергофа едут на дело немецкие летчики. Блондинчик, в котором мы узнаем остриженного Грушницкого требит племянника и рассказывает ему, что все будет хорошо.

Кирилл Лавров начинает рассказывать про бои на западном направлении фронта. Цветкова провожает певичку в эвакуацию. Та переживает, что из-за какого-то паршивого кольца милиционерка поругалась с Сорвиной. Певичка отдает Цветковой ключ от шкатулки с драгоценностями, топа чтобы они их продавали и питались, а ей будет с этого спокойно за них. Затем следуют слезливые объятия, сопровождаемые каким-то истеричным словесным поносом.

А в небе в это время летят самолеты. Грушницкий по-прежнему излучает оптимизм. Цветкова, утирая сопли, бредет несколько шагов и натыкается на родной автобус. Из автобуса выскакивает милиционерка и начинает базлать на нее, а потом с помощью шофера запихивает в транспортное средство. Оказывается, так увозят на задание...

Мальчик Юра расказывает Сорвине, что странно, что все уезжают, а она остается. Юрина мама разрешает топить печку книгами и жить в оставляемой квартире. Лавров объявляет воздушную тревогу. Немцы бомбят. Ильин в машине, едущей на аэродром орет: «Гони, опоздаем». Видимо, он понимает, что если до конца налета они не успеют, то самолеты с аэродрома подняться не смогут. Злорадно ухмыляющийся Грушницкий, бормоча «шайсе» расстреливает полуторку с детьми, а Никоненко отхотится за самолетом, покрикивая на наводчика что-то вроде «Веди-его-Вася-давай-давай»! Самолет Грушницкого, по ходу завис над тремя квадратными метрами декораций и стреляет по детишкам. Потом он устало снимает очки и говорит племяннику:

— Вальтер, я отбомбился. Теперь твоя очередь. Тока не тяни резину.

— Я не тяну, я ищу цель, говорит Вальтер — и присматривает прожектор, на который ему лучше было бы спикировать, поскольку ничего кроме лучей от прожекторов на картинке с самолетами не нарисовано.

— Сказал, я этого мессера достану,— орет Никоненко и сгоняет наводчика с его рабочего места.

— Вижу цель — говорит племянник, направляется прямо в луч прожектора и попадает под выстрел Никоненко, который говорит: «Достал».

А Лавров взял, да и помер.

И некому объявить отбой воздушной тревоги. На самом деле, главный диктор Ленинградского радиокомитета Михаил Мукасей, хотя и дошел от голода, но остался жив.

Утро. Ефремов и Ильин «бычат» друг на друга, выясняя, кто виноват в прошлом провале прогулки в Петергоф. Интересно смотреть как старший лейтенант РКМ хватает за грудки майора ГУГБ. Диалог, в силу художественной малоценности, опускаю.

Петергоф. Улицы патрулируют солдаты Полицейской дивизии СС. Стычкин с разбитой харей показывает девицам дом Краузе. Препирающиеся между собой девицы идут к цели. Немцы заняты разгрузкой машины, внимания на них не обращают, зато парни из тех, от которых фанатеют теперь некоторые наши националисты, вместо того, чтобы таскать ящики, стоят злобной кучкой и что-то подозревают.

Тем временем, три грации доходят до дома.

В доме полный разгром. По ходу, Краузе тово, увели.

Полицай говорит соратнику:

— Обед отменяется, беги за нашими,— и с двумя лбами идет по следам девиц.

У девиц начинается легкая истерика и тут Голубкина чует вонь. Воняет от рыбы.

— Девки,— говорит Голубкина,— а ведь эта рыба, которую ему Стычкин передал. От Тойво (Это полный абзац, товарищи! Про тойвину рыбу знают даже лениградские ППС-ницы!!!). Протухла уже (черт знает, сколько Тойво ее у себя держал, потом ее съела певичка, а потом с ней еще полтора месяца воландались чекисты с ментами). Так старик и не попробовал). И бросает рыбу обратно, на письменный стол, где ей и место. Барышни выходят, но тут до Цветковой доходит, что в доме есть и кухня. Девушки бегут обратно. Действительно, на бумаге изображен план!

Стычкин видит, что дело принимает дурной оборот. Обратите внимание на плакатик. Интересно, зачем немцы увеличили листовку и наклеили е на стену дома в оккупированном ими населенном пункте?

Перестрелка. Цветкова бежит, прочих убивают. Как Цветкова добирается до Ленинграда нам не показывают, хотя, будь я на месте немцев, пустил бы по ее следу дрессированных котов или вьетнамцев.

Воодушевленный Жданов приказывает срочно сформировать три группы по 12 человек.

— Две много — говорит инженерный подполковник Толкунов.

— Три группы по 12 человек, все в распоряжении майора Толкунова. Незамедлительно начать прохождения озера по косе, как его там, Краузе.

При этом Ждановский палец намечает контуры трассы:

аккурат по Шлиссельбургской губе, напротив немецких позиций, как раз там, где трасса отродясь не проходила, ибо задачей ее было не пройти по косе кого-то там, а связать между собой вполне определенные точки на советских участках побережья Ладоги. Для сравнения посмотрите на реальную схему

amyat.narod.ru/memo/golubev_vf/s01.gif

и представьте примерно где бороздит просторы ждановский палец. Судя по положению обозначения Ладожской флотилии, схема, взятая для фильма, относится явно не к осени-зиме 1941–42 гг.

Толкунову: — Я тебе даю сутки.

Толкунов: — Мало. не дойдем, товарищ Жданов.

— Три группы. Кто-то дойдет.

Мент-блондин собирается отвести уставшую и в старомодном сером шушуне Цветкову домой, но Ефремов требует их возвращения.

— А мне чо, типа увольнительная не положена? – Возмущается Цветкова, «я должна принят ванну. Выпить чашечку кофе...»

Ефремов приказывает блондину организовать баню прямо в отделении.

Сорвина рассказывает мальчику Юре, что он сегодня полетит на самолете, в это время Юрина мама берет и помирает во сне.

Ефремов раздевает, пребывающую в состоянии прострации Цветкову для помывки. Вот-вот нам покажут кадры художественно-эротического содержания, но тут в помещение врывается блондин с охапкой дров. Ефремов его изгоняет, обнимает Цветкову и рассказывает, что от нее несет рыбой. Тут раздается музыка и по направлению к Ростральным колоннам единовременно начинает движение толпа граждан с саночками, к которым привязаны трупы и гробы.

Толпа двигается плотно, как герои «Земли мертвецов», а вокруг все завалено трупами, как после хорошего боя. Я так и представляю себе. Вот перед съемкой выставили статистов. Режиссер с вышки орет в мегафон: «С саночками. Пошли»!!! И машет клетчатым флагом.

Берег озера. Павлов и Ильин приезжают на берег, ручкаются с Тойво. Майор с подполковничьими петлицами обращается к лыжникам:

— Ну. что, ребята! Дорога нехоженая! У берега, вы сами это видите, лед есть! Дальше, что будет — не знает никто! Вы все — хорошие лыжники! Некоторые из вас, как я слыхал,— рекордсмены! Еще раз повторять, что от нас зависит, не буду! Вы все — ленинградцы! Сами все знаете! Пошли!

И группы идут. Ильин Павлов и Тойво смотрят на сие действо.

Павлов: — Ты ему доверяешь?

Ильин: — Кому?

Павлов: — Краузе. Думаешь дойдут?

Тойво: — Тепперь дойдут.

А в Ленинграде, несмотря на работающтий водопровод, люди идут за водой на каналы.

Из двора Ленинградской правды выходит немного покоцанный Сидихин. Он случайно узнает Сорвину и следует за нею, окликая ее.

— Кэтрин, «Дэйли Телеграф»? Вы погибли в октябре.

— Вы тоже погибли.

— Нет, меня ранило.

Сидихин тащит Сорвину в машину и говорит ей. что вывезет ее в Москву. Та отказывается ехать, говорит, что у нее дети и обзывает Сидихина глюком. Он клянется забрать ее и уезжает, а Сорвина остается.

Ладога. Ночь. По льду идут лыжники. Сзади, наверное, для того, чтобы им было веселее идти, едет машина с плакатом «Слава Сталину».

Шофер машины: — Хороший ледок, товаищ майор, крепкий. Я его задницей чувствую.

Цветкова вбивает вешку, но тут ее коллеги начинают орать, что грузовик провалился. Лижники дружно начинают вытаскивать его из полыньи.

Кремль, кабинет Абдулова. Сидихин сдает весь расклад по Сорвине, и заявляет о готовности снова лететь в Ленинград, но Абдулов его отсылает.

Ночь. Сорвина зачем-то ждет Сидихина, но к ней подходит совсем другой персонаж и на «толчке» крадет у нее карточки.

Сорвина с дитями лежит в койке. Мальчик Юра вяло пытается играть в шахматы сам с собой, а сорвина рассказывает детям, что она виновата, ибо дала Сидихину не тот адрес. В это время Абдулов и Ильин ломятся в певичкину квартиру и понимают, что их отправили не туда. Расстроенный Абдулов уходит.

В это время Сорвина радует детей, известием, что у нее украли карточки. Тут в подъезде появляется малек уставшая Цветкова.

День толпы лиц, желающих эвакуироваться, лезут к Смольному.

Часовые сообщают, что пройти могут только бойцы и семьи Ладожского отряда (ЧТО ЭТО???)

Павлов докладывает Жданову:

— Пойдут десять грузовиков. Первые пять повезут снаряды, СДЕЛАННЫЕ НА КИРОВСКОМ ЗАВОДЕ, остальные тех, кого необходимо эвакуировать, ну и семьи Ладожского отряда. Это мы им в качестве благодарности.

— Жданов: — Сколько их?

— Майор Толкунов погиб, из 36 человек осталось восемь. Будут сопровождать свои семьи, потом обратно с продовольствием.

Разметка зимней трассы в реальности прошла без жертв и заняла сутки. Началась она в 8 утра 17 ноября. Из района Коккорево до Кобоны прошел лыжный отряд 88 отдельного мостостроительного батальона под командованием воентехника второго ранга Соколова. Разведчиков сопровождали отчаянно тупившие и чуть не заблудившиеся рыбаки Потемкин и (СЮЮРПРИИИИИЗЗЗЗ!!!) Краузе. Видимо, реальный Краузе НКВД не боялся… Отряд отмечал вешками уже разведанный до этого гидрографами путь. Через сутки они пришли на противоположный берег, отдохнули и вернулись назад. На обратном пути они встретили командира 64-го дорожно-эксплуатационного полка Мажаева. Он скакал на коне.

У Смольного светит яркое солнышко, а у Центрального телеграфа — метель.

Цветкова идет туда, звонит Сидихину и сообщает, что Сорвина приедет с колонной из Ленинграда. Сорвина с детьми собирается в дорогу, а Цветкова уже в залитом солнцем дворе Смольного. Ей кричат, чтобы она шла на построение, она отвечает, что своих забрать надо. Каких своих? Щас Жданов выступать будет!!! Ага. конечно... Я так и представляю себе, как выходит Жданов перед обезумевшей толпой и выдает речь. На самом деле, большинство эвакуируемых своим ходом топало до Финляндского вокзала.

Там люди садились на поезд и ехало до станции Ладожское озеро.

Первые пассажиры (три воинских состава) были переправлены на восточный берег 26 ноября. 27–29 ноября из Питера ушли три эшелона слушателей Военно-Медицинской академии. 30 ноября и первые числа декабря на Ладоге была оттепель и шторм, поэтому все вывозимые из Ленинграда граждане, в осн. рабочие заводов и их семьи, ученики ремеслух, жда ли своей очереди на эвакопунктах. 6 декабря там была зафиксирована первая смерть — полуторагодовалая Наташа Федорова. С 8 декабря эвакуация прекратилась и до середины января не возобновлялась.

Сорвина таскает Юру по комнате и кричит, что они пойдут сами

Сидихин сообщает Берну, который собирается уезжать из России, что, ему позвонили из Ленинграда, в котором «ЗАВТРА ОТКРЫВАЮТ ДОРОГУ ЖИЗНИ ДЛЯ ТРАНСПОРТА» и ему лучше бы быть там и сует ему в руку записочку,

а потом уходит. В трейлере Сидихина сбивает машина. кстати, а тут-таки нет.

Тут Юра говорит Сорвине, чтобы она брала девочку и шла, а его поближе к печке положила.

Ефремов, даже плоское изображение которого воняет перегаром,

просит Цветкову взять его дочку, заодно, сообщает, что жена его померла. И самой говорит, чтобы не возвращалась. Тут и Сорвина с девочкой подходит.

Типа ледовая дорога. Практически финиш.

Ее встречает «Иван-Воллис», за рулем (!!!) которого сидит спящий Берн. Трогательная встреча с Сорвиной.

Обратно в машины загружают бочки и ящики с англоязычными надписями.

Воображение авторов вдохновлялось явно этой фотографией.

Вот только сделана она 8 апреля 1943 года.

Сорвина говорит Цветковой — типа буду ждать тебя тут с Юрой. Цветкова ей отвечает, что второй раз она уже не приедет и чтобы позаботилась о девочке (про дочку Ефремова как-то, в сумятице, позабыли). Сорвина отдает свои записочки, завернутые чуть ли не в тойвину бумажку, Берну, а сама бежит к возвращающейся колонне автомобилей, садится в грузовк и едет в Питер к Юре. Создатели фильма понимают, что они нахуевертили что-то совсем не то и решаются прибегнуть к спасению — сделать «монтаж».

Типа 60-е годы. Оркестр играет «Ландыши»

Старенький Берн идет в сопровождении подросшей Симы. которая рассказывает ему, что ее эвакуировали в Пермь, это в СИБИРИ, где она и осталась. Тут подбегает Башаров в очках годов 80-х и сказывается Юрой.

Потом Берн оказывается перед стеной, видимо, на Пискаревском кладбище. Из табличек можно почерпнуть массу интересной информации. Например, что и Сорвина, и Цветкова, погибли в 1943 году. Как и отчего — неизвестно. НО главное — оказывается им обеим на момент гибели было по 28 лет. Не знаю, сколько лет артистке, которая играла Цветкову, но вот Сорвине, по данным imdb.com, было от 37 до 39 лет....

Выводы. Я даже не знаю, что говорить об этом фильме. Даже самая грязная матершина никак не передает ощущений. Смачный плевок в лицо всем — зрителям, блокадникам, к тому же. носящий на себе следы безудержного попила бюджетов и на долгие годы обгадивший святую для многих тему.